Время приближалось к полуночи. Клуб только что закрыли. Молодежь разошлась по домам, но несколько пацанов еще оставалось у сельского очага культуры. Этим спать не хотелось, они жаждали приключений. Старшим был семнадцатилетний Витя Нечаев, по прозвищу Длинный или Нечай. Он вдруг предложил остальным:
– А слабо сходить на кладбище?
Все притихли. Никто не решался отважиться на такое. Кладбище находилось в километре от села, в сосновом бору. Какой дурак пойдет туда ночью – там мертвяки. Страшно.
– Эх вы, бздуны, – сказал Витька и грубовато выругался.
– А сам? – спросил младший из всех, Сеня Манюкин. – Сам не боишься?
Нечаев повернулся к Сеньке:
– Я сроду ссыкуном не был. Запросто схожу. Давай поспорим.
– Давай, – загорячился Сеня, протягивая руку.
Нечай схватил Сенькину ладошку и решительно сказал:
– Разбивай. Спорим на бутылку самогона.
Разбили. Виктор молча выкурил сигарету и произнес сурово:
– Я готов. А ты, Манюкин, иди – воруй у своей мамки самогонку.
– Подожди, – остановил Сеня. – А доказательство?
– Да, – засомневались все. – Доказательство нужно. Чем докажешь?
– Да чем хотите. Могу венок принести.
– Нет, не надо венок, – не соглашался Сенька. – Ты знаешь, где Баранов похоронен?
– Знаю, – подтвердил Нечай. – Кто не знает, он один такой.
– Вот, – продолжил Сеня, – у него на столике стоит рюмка каменная. Её и принеси.
Витька вспомнил могилу Германа Баранова, бандюгана, убитого лет десять назад, и сказал Манюкину: «Слово пацана!»
У кладбищенских ворот Нечай остановился. Прислушался. Было тихо. Скинул крючок с петли. Тихонько открыл калитку и ступил на землю мертвяков.
Недалеко от входа стоял деревянный стол, на который прихожане клали всякое угощение для покойников: конфеты, пряники. Виктор решил сначала подойти к нему, а потом по аллее – в центр погоста. Он уже был у столешницы, как вдруг почувствовал, что не один на кладбище. Шагах в двух слышалось учащенное дыхание, хруст чего-то засохшего, чавканье и противное сглатывание. Мурашки побежали по Витькиной спине, во рту
пересохло. «Надо рвать отсюда. Жмурики это…», – промелькнуло в голове, но ноги не слушались. Виктор вспомнил про зажигалку, и его рука сама собою потянулась в карман куртки. Первое, что он увидел, чиркнув зажигалкой, были две пары светящихся глаз. Потом разглядел их тела, черно-серые и мохнатые. От сердца откатило – на столешнице стояли две енотовидные собаки и жрали засохшие пряники. Парень громко крикнул на собак:
– Фу, суки!
Енотовидные псины рванули в темноту кладбища. Вот и могила. Витька не сразу прошел за ограду. Немного постоял, озираясь. Глаза уже привыкли к темноте. Вон – каменная рюмка. «А если она прикручена?» – промелькнула мысль. Шагнул к могиле. Протянул руку к рюмке. Холодная и прикручена. Стал поворачивать посудину против часовой стрелки. Поддалась. Открутил и рванул из ограды…
На крыльце клуба бесстрашного Витю ждали с нетерпением. Сеня только что принес
поллитровку самогона, забрав её из материного тайника. Нечай взошел на крыльцо героем. В правой руке держал заветный кубок.
– Ну, ссыкуны, – обратился он к присутствующим. – Кто самый крутой среди нас? Молчите. Запомните, самый крутой – Виктор Нечаев. Манюкин, наливай…
Под утро, часа через четыре после похода на кладбище, Витя Нечаев возвращался домой от клуба. Башка трещала. Начиналось похмелье. Шел по Пустырной улице, засунув руки в карманы куртки. Деревянная мостовая гулко отзывалась на его одинокие шаги. «Скорее бы дойти и лечь спать», – вертелось в больной Витькиной голове. На перекресте улиц Пустырной и Базарной кто-то замаячил и остановился. Виктора поджидали. Прошагав еще метров сто, Нечаев разглядел его. Это был баран, грязно-белый и большой. Стоял, как вкопанный, как на картине. На лбу тупой бараньей морды были здоровенные витые рога. Пахло какой-то смердящей гнилью.
– Ты кто? – спросил Нечай.
– М-ге-е-е, – хрипло проблеяла скотина.
– Какой, м-ге-е-е? Иди отсюда.
– М-ге-е-е, – настойчиво повторил баран.
– М-ге-ге-ге? Герман что ли? – осенило вдруг Длинного.
– М-ге-е-е, – повторило животное и кивнуло рогатой мордой.
Витька инстинктивно протянул руку к деревянному забору, надеясь вырвать из него штакетину, но не успел. Баран Герман с разбегу ударил рогатой башкой в Витькин пах. Парень от неожиданности и боли скорчился и присел. Второй удар в висок был последним. Пацан дернулся раза два и затих.
– М-ге-е-е-р-м-н, – проблеял баран и торопливо зацокал копытами по мостовой, удаляясь от неподвижного трупа в сторону кладбища. На улице почти совсем рассвело. Заорали по дворам петухи.
Утром Нечая нашли. Приехала полиция и скорая. Труп упаковали в черный полиэтиленовый мешок и увезли в районный морг. Возбудили уголовное дело, но вскоре закрыли за неимением состава преступления.
В селе сплетничали:
– Напился самогонки молокосос и шмякнулся головой об мостовую. Куда только родители смотрели? Восемнадцати лет еще не было, а уже пьянствовал.
– И не говори, раньше хоть за что-то гибли, а теперь от наркотиков и пьянства дохнут. Срамота…
– Говорят, не сам Витька убился. Герман какой-то его ухайдакал…Баран или козел какой-то. С рогами…
