Избалованные внуки

У меня трое внуков. Все уже подросшие – от десяти до тринадцати лет. Говорят, по новому закону можно некоторых на работу через два года устраивать, с шестнадцати лет теперь работать можно. Можно-то можно, да какие из них работники – из нынешней молодежи. Они все избалованные и лодыри, а не работники. Взять хоть моих внуков. Вот приезжали они ко мне погостить прошлым летом. Насмотрелась я на них. Целый месяц жили, и все это время  от них только я и слышала – «дай», «мне это надо, а это не надо». А чтобы сказать или спросить: «Как, бабушка, ты себя чувствуешь?» или «Чем тебе помочь, что сделать?» – этого ни разу от них за целый месяц я не услышала. Только – «дай», «не хочу», «не обязана».

Через месяц приехали их родители – дочь моя Надежда и сын Матвей. Спрашиваю их: «Почему детей-то так воспитываете? Почему растут они у вас такими (не сказала – лодырями) беззаботными? Попросила, ваших детей один раз корму козе принести, а они и ухом не повели. Вечером сказали, что забыли травы козе Лидке нарвать. Я им говорю:  «Да, как же так? Коза-то подохнет без еды», а им все равно. Как же воспитываете таких детей? Без  жалости и состраданий к животным и людям?»

Матвей мне отвечает:

– Мама, ну о чем ты? Они же не здесь родились. Они не знают, как коза живет, что она ест. Не знают, где трава для нее растет. А ты им такие задания даешь. Разве можно так. Да еще осуждаешь их и нас.

Надежда тоже защищать своё дитё взялась:

– Знаешь, мама, ты очень строга к внукам. Мы, ведь, не работать их сюда отправляли. А если чего-то тебе не хватает, ты нам скажи. Мы сделаем. Зачем же на наших детях отыгрываться, мама?

А я им ответила:

– Как же так, родненькие мои, они у вас в школу что ли не ходят? Разве не учат их там биологии-то? Неужели, не рассказывают им, что козы едят? Или говорят им, что козы шашлыки едят? Вот, Наденька, ответь ты мне, почему дочка твоя Анджела ест одну колбасу сырокопченую, а щи мои не ест? Разве это правильно? Ты сама щи ела и хорошая выросла. Она ест эту колбасу, а потом по три таблетки мезиму пьет. Разве это правильно?

– Ну, мама, – ответила она мне, – разве я щи ей варить буду? Где мне варить их, и когда я время найду их варить? Мне с утра надо на работу бежать, а вечером придешь – не до щей. Спать хочется. Где же я время-то возьму, мама? Это ведь не твоя жизнь – щи поставила в печку и пошла. Они сами варятся, а в квартире духовку включенную не оставишь.

Матвей тоже поддакивает:

– Правильно Надя говорит, где мы время найдем, чтобы эти щи варить?

А я им ответила:

– Если в семь часов вставать, то не сваришь.  Если в половине пятого – то успеешь. Я, бывало, до семи часов утра не спала – вставала в четыре. Корову доила до половины пятого. Потом печь затопляла. Вам завтрак готовила, скотину кормила и на ферму шла, на работу. У меня не было ни газу, ни микроволновки. Спать ложилась, сами знаете – в половине одиннадцатого. У меня времени почему-то хватало, а вам не хватает. Вот и дети у вас растут тоже без воспитания. Вы им как тетеньки чужие в детском доме – время отвели, сколько положено, и до свидания. Некогда вам. Да дело и не в щах. Вы с ними просто не общаетесь. Откупаетесь от них. Смартфонов им купили, планшетов. Гаджетов разных. А не сказали даже как мое или дедушки покойного отчество. Они не знают. Анджела говорит: « Тебя бабушка зовут – Дарья Матвеевна», а Иван с Владиком говорят – «Дарья Филипповна». А я разве «Матвеевна или Филипповна? Я с рождения была и остаюсь быть – Финореевной. Отец-то мой был Финорей.

И тут они, дети мои Матвей и Наденька, засмеялись. Вот ржут-хохочут. Смешно им, что мать – Финореевна. Я им говорю: «Вы что смеетесь? Забыли мать-то свою, как зовут, а у отца отчество совсем, наверное, не помните. Он Епигорович был – Семен Епигорович. Запомните».

Они просмеялись и серьезнее стали. Матвей говорит мне: «Да, мама, виноватые мы. Ничего детям не рассказываем. Учим их, чтобы они все о современности знали, а о деревне своей не рассказываем. Это неправильно. И работать их не учим. Думаем, что будут они за столом сидеть, физически не будут работать. А если все за столами будут сидеть, кто тогда будет коз кормить, хлеб сеять? Что есть будем? Как жить станем, если так дальше пойдет? Я почти забыл, что ты Финореевна, а батя был Епигорович. Может, стыдился, что такие у вас отчества были и есть. А чему стыдился и сам не понимаю. Это же хорошо, это редко – Епигор и Финорей. Это красиво. Былинно. Спасибо тебе, мама, что заставила о себе подумать, о корнях своих». Надя тоже сказала «спасибо».

Вечером все они: и дети, и внуки сходили к речке. Нарвали два мешка веток ивовых и травы. Для козы Лидки. Надя с Анджелой полы помыли. А Матвей с Владиком и Ваней дрова, которые у дома лежали, перенесли в сарай. Ужинали все вместе за столом. Щей поели, картошки с огурцами малосольными. Салат ели из лука и яиц, заправленный сметаной. Потом чай пили с медом. Утром встали рано, часов в семь. Умылись, позавтракали и пошли на кладбище к дедушке – к Семену Епигоровичу. Потом уехали. Сказали, чтобы не болела я, и обещали приехать в следующее лето. Я пообещала дождаться их – не помирать. Перекрестила их машину и пошла в дом. А дома на столе нашла какое-то сердечко из бумаги. На нем Анджела написала: «Бабушка, когда я буду получать паспорт, я назовусь как ты – Дарьей. Целую тебя. Ты лучшая».